1. 3 Jan, 2023

    Alt Text

    Оглядываясь назад и пытаясь определить те изменения, которые произошли во мне в последние годы, я вижу теперь, что завершился процесс, который начался во мне давно.

    Это осознание не пришло с сожалением, или же наоборот, чувством сброшенного с плеч груза, которое было бы свойственно человеку, который во время больших потрясений пытается освободить себя от неудобной метки, которая почернела от бедствий и войн.

    Напротив, это осознание пришло просто, как проходит затянувшаяся болезнь, или как, сама по себе, спадает корка с разбитого в кровь локтя. Тем интереснее, что не так давно я чувствовал себя совсем иначе.

    1

    Когда, подростком, я оказался в Петербурге, я знал, что проживу в этом городе всю свою жизнь. Я знал это с первого дня, когда приехал сюда в позднем мае, времени, когда Петербург в один момент переворачивает всю твою жизнь с ног на голову, в бесконечные дни, которые я проводил бродя по городу без цели до самого рассвета и чувствовал совершенно безграничную свободу.

    Я помню как, опьяненный этой свободой, я стал знакомиться и разговаривать с незнакомыми мне людьми. Я помню прохожего, что шел, как и я, по пустой улице вдоль канала, освещенного желтыми ночными фонарями, и я остановил его, только чтобы спросить, где он купил свой велосипед; был час по полуночи ясной июньской ночи.

    Я знал, что буду жить в Петербурге и когда я отправился в первые большие путешествия. Я хорошо помню как пришел в красного цвета особняк на улице Шпалерной, что был оставлен американским посольством несколькими годами позже, чтобы получить свою визу. Было что-то странное в том, что в городе есть место, где стоит только пройти через дверь, оставить на хранение вещи, и оказаться там, где американский служащий носит американскую форму, а на стене висит американский флаг. Я представлял как вечером он накидывает на себя пальто и идет за продуктами в Пятерочку, ниже по той же улице.

    2

    C детства мне свойственно близко изучать разных людей, и, понимая их поведение и мотивы, в конце концов оказываться частью одного с ними круга. Уже в первый год в Петербурге я проводил время в кругу хорошо известных в городе людей, к которым сам не принадлежал, и которые, поначалу, для меня, приехавшего издалека, были причиной многих переживаний; Теперь же я чувствовал себя спокойно в их обществе, хотя так или иначе по отношению к ним оставался существом внешним — положение, которые сохранилось со мной на протяжении всей жизни. Тем не менее я быстро получал необходимые знания и адаптировался к самым разным условиям.

    Так проходило время. Несколько лет спустя я был теперь в Сан-Франциско второй раз за год, и проводил время с первыми сотрудниками технологических компаний, ушедшими на пенсию в сорок лет и живущими в особняках в центре города с восхитительными залами и характерным запахом плесени, который невозможно ни с чем перепутать. Тем же вечером я платил за стрижку пять долларов в районе бывшей испанской миссии, где теперь жила теперь мексиканская диаспора, и шел на ночной Greyhound, который добирался до Лос-Анджелеса за десять часов, чистил зубы в туалете на автовокзале в Jewerly district, и шел в первые утренние часы мимо рядом спящих близко друг к другу бездомных жителей города, завернутых в темных цветов спальные мешки, некоторых из которых я знал по имени. У меня появились друзья по всему миру.

    Я ходил по улицам нового города в новой стране и запоминал каждое слово и движение, что видел вокруг себя, чтобы через минуту воспроизвести их обратно; Мне часто случалось оказываться в кафе или баре, не зная, как себя вести или как сделать заказ; Охотнее я заходил в людные места, где можно затеряться и наблюдать за людьми. Находясь там я мог уловить те несколько фраз и интонаций, которые позволяли не выдавать в себе человека, незнакомого с местными порядками. Так я начал изучать языки.

    В то время мое внимание к другим людям было столь сильно, что я не переставал ставить себя на их место, пытаясь понять механизмы их мышления и те выводы, к которым они приходили; Я мог объяснить любую точку зрения словами человека, ее придерживающегося. Эта способность наблюдать, адаптироваться, и видеть жизнь глазами других людей определила ход моих дальнейших путешествий.

    3

    Меня стали привлекать страны, похожие на мою — со сложным прошлым и туманным будущим. В этих местах мне удавалось создавать себе подобие дома, и находить людей, похожих на меня. По-настоящему интересные люди это, в любом случае, вещь очень редкая. Те же люди, кого я встречал в этих сложных странах, которые, несмотря на разного рода давление, стремились делать жизнь вокруг себя насколько это возможно лучше, обладали силой, которую я не встречал больше нигде. Эти люди часто преследуемы в своей собственной стране, и в то же время они отвергнуты всем остальным миром. Это ощущение было мне понятно.

    Тогда я все еще мечтал жить в Петербурге, и вернуть туда весь тот опыт, что я получил в других местах, возвратив ему, таким образом, то, что получил от него, проведя там самые счастливые дни своей жизни. Это не изменилось даже когда, возвращаясь домой после долгих отсутствий, я наблюдал те изменения, что уже тогда оставляли шрамы на облике города. Я представлял, как это сложное время пройдет. В какой-то момент меня позвали на работу в Хельсинки, и я согласился, объясняя выбор города в том числе и тем, что он расположен близко к Петербургу, куда я продолжал ездить при первой возможности.

    Я продолжал ближе знакомиться с разными обществами. Я проводил время в Иране, где я оказался в первый раз по случайности и куда продолжал возвращаться из-за тех удивительных и разных знакомств, которыми мне повезло обзавестись. Персидский был первым языком, который я выучил после английского, и через него я стал неплохо понимать это общество изнутри. Я проводил много времени в Италии, где обрел вторую семью. Спустя время я говорил на языке этих людей, и демонстрировал поведение человека, который много лет жил в этом обществе, и кому знакомы не только общепринятые темы для разговоров, но который в то же время имеет глубокое понимание ценностей и переживаний этого общества.

    Я все еще знал Россию лучше, чем какую-либо другую страну, но дистанция эта уже не была столь значительной. Мне вдруг стало сложнее объяснить себе, почему я бы хотел благополучия именно для этой страны, а не для всех тех людей в самых разных местах, что мне повстречались на пути. Я был в Иране и видел людей не менее талантливых чем я, но ограниченных в возможностях лишь только из-за паспорта, с которым они родились. Я посетил центральную Азию, и больше не мог не замечать невозможную жизнь этих людей в Петербурге.

    4

    В какой-то момент я увидел, что от меня до моих друзей и знакомых в Иране, моих коллег по работе в Финляндии, моей семье в Италии и кругу знакомств в Петербурге, оказалась, по большему счету, одинаковая дистанция. В каждом из этих мест я хорошо понимал общество и знал, как выстраивать в нем свои маршруты; Но ни одно из этих обществ я уже не мог назвать своим, и разделить себя полностью с людьми в каком-либо из этих мест, потому как мои мысли всегда были где-то еще (da un’altra parte, ит.); Мне было странно жить жизнью с точки зрения одной культуры или места. Меня нельзя было описать как русского эмигранта в Хельсинки, я больше себя так не чувствовал, и не видел себя в этой роли.

    Я продолжал возвращаться к мысли, высказанной моим товарищем несколькими годами ранее — кто же мне ближе, человек, который родился со мной в одной стране, или же человек, с кем я могу разделить свои ценности?

    С переездом в Хельсинки мое собственное положение стало менее шатким. Когда я раньше ездил по миру с визой в российском паспорте, каждый проход границы сопровождался определенным волнением, которое с годами уменьшилось, но не исчезло совсем. Теперь же, когда у меня была карточка резидента, я видел, как отношение ко мне изменилось. Я вдруг оказался по ту сторону коридора, где люди забывают о том, что есть визы и существует необходимость в документах на въезд; Однажды я разговаривал с человеком из одной из европейских стран, который досадовал на то, что его отправили обратно при переходе российской границы: он прилетел в Финляндию и проехал шесть часов на машине прежде чем узнал о том, что для въезда ему необходима российская виза; Я постоянно встречался с такими ситуациями.

    В то же время мои друзья из менее удачливых стран имели сложности в получении самых простых документов; Я встречался со знатоками римской истории, которые за свою жизнь не смогли увидеть Рим, и с преподавателями архитектуры, что не видели ни одного из зданий, о которых они проводят свои лекции. Иные из них оставили попытки в получении виз, тогда как шанс отказа мог доходить до восьмидесяти процентов; Я практически забыл о каком бы то ни было влиянии паспорта на мою жизнь, но теперь еще больше видел его в других.

    5

    Незадолго до начала войны моя финская подруга спросила меня, что я думаю про ее возможность и значение для Финляндии. Я ответил ей, что считаю эту войну невозможной, и сказал среди прочего, что когда одно государство ищет возможности ослабить и подчинить другое, это само по себе определяет для меня на какой стороне я вижу себя. На этом мы попрощались, и я еще долго думал как значение этой в общем-то простой мысли может восприниматься другими людьми.

    Когда началаcь война, я был в Хельсинки. Оглушенный, я шел по центру города и видел лишь то, как люди вокруг меня поглощены чтением новостей, которые менялись теперь каждую минуту. Я видел страх в глазах этих людей, и мне самому было страшно.

    В тот момент я оказался в ловушке, в которой видел потом множество других людей. Я вдруг не смог увидеть в себе себя, и увидел в себе только человека из этого государства. Я вдруг почувствовал, что все, что происходит, происходит из-за меня, и более того, случается по моей личной вине. В каждом разговоре, на кассе в магазине или в баре, я не видел в себе ничего кроме своего паспорта. Позже я встречался со многими другими людьми, которых поглощали те же мысли.

    Я бы надолго остался в этих мыслях если бы не имел возможности в это же время говорить с другими людьми в своих одиноких и сложных странах, которых занимало в этот момент что-то совсем иное, и которые лишь недоуменно смотрели на мои терзания. Для меня с началом войны разрушился весь знакомый мне мир; Для них же существовали другие войны, которые никогда не прекращались, но никогда не получали такого внимания. Слушая истории разделенных семей и преследуемых активистов, я вспомнил, что война идет все время, иногда ближе, иногда дальше он меня, и удивительным образом это помогло мне обрести смысл и вернуться к своей жизни.

    6

    Все время с тех пор я думал о том, как представляться другим людям и говорить теперь о себе. Простой вопрос о моем происхождении стал в этот момент сложным, его хотелось избежать, и тогда я наоборот решил, что буду твердо смотреть ему в лицо при каждой возможности.

    Мне вдруг стало снова интересно почувствовать, и даже усилить влияние этого паспорта на мою жизнь. Я начал больше говорить о себе, о войне и времени, проведенном в России. Я стал без необходимости использовать свой паспорт даже в тех ситуациях, где это было не вполне безопасно. Мне было интересно видеть, как у людей, с которыми я знакомился, ломалось представление о людях, кто обладает этим паспортом. И только спустя время я понял, что я снова его принял — но не в том качестве, в котором он мне был дан по рождению.

    Всю жизнь меня удивляет и обескураживает невозможность сострадания людям из сложных стран, к которым теперь в первом ряду принадлежит страна, в которой я родился. Но несмотря на дистанцию, которую теперь уже невозможно преодолеть, я знаю также, что спрятать этот паспорт, забыть про него, мечтать его сменить, означало бы отказать в возможности будущего всем тем людям, которые родились на этой земле и живут так, чтобы приблизить лучшие времена. Ни один паспорт не определяет человека так же, как его не определяет группа крови или размер ноги, но cам человек придает вес и значение паспорту, показывая этим образом, что под разными флагами ходят самые разные люди, и демонстрируя в очередной раз весь абсурд связанных с этим ограничений и правил, тогда как нет такого документа, который мог бы ответить на вопрос кто я, что мне важно и дорого.

  2. 29 Mar, 2022

    Сейчас мир видит всех людей с российскими паспортами людьми из страны-агрессора. Это не закончится вместе с войной. Как бы несправедливо это не казалось тем, кто не поддерживает агрессию и последовательно выступает против — нам всем придется научиться с этим жить.

    Ближайшее десятилетие, чем бы мы не занимались, говоря, что мы из России, мы будем ощущать, как в воздухе повисает свинцовое слова «война».

    Это будет тяжело. С 2015 я пишу и выступаю о дискриминации по национальному признаку. В январе я опубликовал большую статью об Иране — стране, где санкции разрушили миллионы человеческих жизней.

    На протяжении многих лет из-за санкций иранцы не имеют доступа к жизненно важным медикаментам, не могут пользоваться базовым программным обеспечением, выезжать за рубеж на учебу, и летать на самолетах в своей стране: из-за запрета на импорт новых самолетов с 1979 года летать там опаснее, чем где-либо в мире. Даже будучи резидентами Германии или США, они подвергаются блокировке со стороны Slack, Coursera и Binance — только потому, что родились с иранским паспортом. Санкции, введенные в ответ на нарушения прав человека, в итоге сами приводят к их нарушению. Так продолжается многие годы.

    Если режим в России удержится, такой окажется жизнь еще 144 миллионов человек. Справедливо ли это? Нет, но даже этот вопрос сейчас должен отойти на второй план.

    Россия ведет бесчеловечную, жестокую войну в Украине. Четыре миллиона человек стали беженцами, и эта цифра будет расти. Эта война ведется от нашего имени. Сейчас молчание — это война, и только открыто выступая против войны можно надеяться на то, что отношение к русским людям когда-либо изменится.

    Что делать? Знать историю, быть примером и смотреть в будущее.

    Знать историю

    Только признав ошибки прошлого можно строить новые отношения с соседями. Почему в Грузии избегают русского языка? В чем причина натянутых отношений со странами Балтии? На эти вопросы есть ответы.

    Читайте о советском вторжении в Финляндию. Читайте об оккупации стран Балтии, где из-за массовых депортаций и переселений в одной Эстонии доля местного населения снизилась с 88% до 52% в течение 30 лет после войны. Читайте о Грузии, которая на сегодняшний день считает 20% своей территории оккупированной Россией. Ищите возможности понять точку зрения соседений, изучайте их источники, а не только российские, пусть даже независимые.

    У каждой страны свой взгляд на события и историю. Смотрите на соседей как на равных, и в Беларуси, и в Средней Азии, и где бы то ни было еще.

    Не пускать зло внутрь

    Что бы мы ни делали, будет много ненависти. С начала войны я собираю гуманитарную помощь, передаю пожертвования, помогаю украинцам приезжать в Финляндию. Иногда у тех же знакомых, которым я помогаю, я потом читаю в социальных сетях, что «это не война Путина, а всех русских», что нас нужно бойкотировать и запрещать нам визы. Читать такое непросто.

    Относиться к этому стоит стоически, не обижаться и не принимать близко к сердцу. Люди проходят через огромное горе, которое для многих сделало эмпатию к кому-либо еще невозможной.

    По всему миру будет много людей, для которых российский паспорт станет ассоциироваться с войной и агрессией. Одним моим друзьям с российскими корнями отменяют инвестиции в их проекты, другим отменяют визы. Даже российским независимым медиа, которые оказались сейчас в изгнании в Грузии или ЕС, находить новых партнеров очень сложно. Сейчас русский — значит война.

    К сожалению, люди строят свои впечатления о других на том, что слышат и видят — так устроены предрассудки и к мигрантам из Средней Азии в России, и к афганским беженцам, которые никогда не видели той беспрецедентной поддержки, которую оказывают украинцам по всему миру.

    В такие периоды, оказавшись за границей, иной раз не хочется упомянать, что ты из России. Но напротив, самое важное, что можно сделать — это быть из России и быть против, и заявлять об этом открыто, без стеснения и стыда.

    Важно помнить, что никто не имеет морального права ущемлять или обижать незнакомого человека на основе поверхностных суждений. Если с вами плохо обошлись из-за вашего паспорта, не стоит отвечать антипатией, умножать агрессию, или видеть в таком отношении свою личную вину.

    Быть примером

    Когда я ездил по миру с лекциями о дизайне, случайные знакомые в местах столь разных как Япония и Иран, говорили мне, что я первый русский, с кем они смогли общаться, задать вопросы и получить ясное представление о России. На отличном английском я говорю о наших людях, наших свободах, НКО и независимых медиа, о людях, не поддерживающих этот режим. О разнице советских и русских людей новой формации. В наших силах быть примером вдохновляющего поведения.

    И сейчас, когда на Россию обрушились санкции, когда страшно и тяжело, когда беднеют наши семьи — нет жеста сильнее, чем открыто поддержать украинцев и проявить эмпатию к тем, кому значительно тяжелее. Кто теряет родных, безопасность, и крышу над головой.

    Смотреть в будущее

    В один момент привычный мир разрушился, и кажется, что нет ни просвета, ни будущего. Первые недели я был парализован, ежедневные дела и работа потеряли смысл.

    Удивительным образом, прийти в себя помогла встреча с подругой из Ирана, которая работает с афганскими беженцами в Берлине — их число резко выросло после захвата Афганистана талибами в августе прошлого года. Этой трагедии скоро будет год, и весь этот год она работает с его последствиями.

    Слушая истории разделенных семей и преследуемых афганских активистов, я вспомнил, что война идет все время, иногда ближе, иногда дальше от нас. Это не первая, и, к сожалению, не последняя война, и на нашем веку мы еще многое увидим. Несмотря на весь ужас, жизнь продолжается и продолжится после этой войны. Важно не опускать руки, смотреть в будущее, и работать на приближение мира.

  3. 24 Dec, 2021

    Станислав Снытко — Финские ночи

    У нас дома читали мало. У дедушки, где я проводил много времени, книжная полка состояла из двух частей: советской энциклопедии в твердой обложке и серии «вор в законе». Я слушал группу Сплин, и чтение брезгливо избегал. К 17 годам я прочитал от силы книг тридцать.

    Потом я уехал из Сибири в Петербург, и оказался там в кругу студентов журфака, хотя не имел к нему отношения. Вышел как-то из коммуналки на Караванной с томиком «Опытов» Монтеня и «Государем» Макиавелли. Обе книги выручали потом всю жизнь, хотя прочитал их сильно позже.

    Так я начал читать. В 10–15 книг в год что читаю с тех пор, в хаотичном порядке уложилось много чего (так я читал Коран, но не читал Пушкина).

    Нечитанного список растет быстрее, там сейчас под три сотни имен, разберусь я с ним в таком темпе за 18 с половиной лет. Так и тысяча книг за жизнь не наберется.

    Поэтому я решил поднажать и читать более систематически. И вести дневник, чтобы ставить отметки, к которым можно возвращаться. Этот — за декабрь 2021.

    Оцениваю книги так:

    • 5/5 Верхние 10% любимых книг
    • 4/5 Рекомендую к прочтению
    • 3/5 Время потрачено не зря
    • 2/5 Можно было не читать

    Станислав Снытко — Финские ночи

    4/5

    Взял эту книгу случайно в Подписных Изданиях именно из-за намека на Финляндию, где я жил четыре года. Мне интересно читать как кто-то другой прикасается к измерению, которое мне знакомо.

    Первая из трех повестей веет ностальгическим, повседневным, сын вспоминает отца и семью, еще в Петербурге. Дальше книга значительно меняет форму. Появляются места пустые, далекие, где ты оказываешься вдруг наедине с другим каким-то человеком, то родным, то чужим и опасным, готовым в любой момент выбить землю из под твоих ног.

    Все это окружает лес, снег, чужая страна, одна заметенная тропа от дома через густой лес. Темные длинные ночи в незнакомых контурах.

    Возникает и Хельсинки, где проявляется совсем не так, как я, центральный житель, привык: чувство шаткое, волнительное, как выезд из пригорода в большой город, где нужно сделать намеченное и вернуться долгой дорогой домой не попав в неприятности.

    Эдуард Лимонов — Старик путешествует (2020)

    4/5

    Последняя книга Лимонова собрана из вспышек воспоминаний и поездок последних трех лет, когда он уже совсем болел. Недавно слушал его интервью на римской книжкой ярмарке в 2018 году, о которой он тоже пишет в книге, это больно смотреть. В нем Лимонов отказываеся отвечать на вопросы о книге, которую его пригласили презентовать, а к концу обзывает переводчика и журналиста нарциссом и сексуальным маньяком. К его обычной вредности добавилось и то, что он болеет.

    Но книга, для читателя, знакомого с Лимоновым — подарок. Интересно собрана: ожидаешь читать про поездки, но начинается она воспоминаниями, его, четырехлетнего, в Харькове. Дальше Арцах, Крым, Италия, Франция, Бурятия и Монголия, и снова что-то совсем другое. Язык живой и хлесткий, и текст поворачивает не туда, куда от него ожидаешь.

    Что мне всегда было странно с Лимоновом — это его сексуализация войны. Сын военного, и влюблен был всегда в эту эстетику. В книге этого много.

    Владимир Сорокин — Норма (1979)

    3/5

    Вернулся к Сорокину после посвященного ему эпизода подкаста Эпоха Крайностей об издательстве Ad Marginem.

    «Норма» соткана из множества частей и рассказов в рассказе. Меня, как читателя, не покидало ощущение, что меня водят за нос, что внимание мое можно гнуть как угодно, что автор может создать за две страницы мир, в который ты поверишь, а потом так же легко его разрушить и выбросить, не объяснив для чего все это было. Наложенное на сцены позднесоветского быта, ощущение от текста остается гипнотическое.

    John Berger — Pig earth (1979)

    3/5

    На русском Бёрджера знают в основном только по «Искусству видеть», хотя он прекрасный критик и публицист и читать у него можно все. Он вглядывается в людей и пишет про людей, будто бы его очерки — это портреты или скульптуры.

    Pig earth это первая его книга, в которой он пишет о крестьянстве. Для него это класс уцелевших, выживших. Они работают на нужды других, вынуждены полагаться на себя и потому не доверяют прогрессу. Труд их сопряжен с риском, и достаточно морозной ночи, чтобы потерять урожай и оставить семьи на грани выживания.

    В книге много сцен убийства животных, описанных с художественной точностью. Но не чтобы вызвать отвращение, напротив, чтобы было видно, с чем люди имеют дело, и как общество пользуется результатами этого труда.