Оглядываясь назад и пытаясь определить те изменения, которые произошли во мне в последние годы, я вижу теперь, что завершился процесс, который начался во мне давно.
Это осознание не пришло с сожалением, или же наоборот, чувством сброшенного с плеч груза, которое было бы свойственно человеку, который во время больших потрясений пытается освободить себя от неудобной метки, которая почернела от бедствий и войн.
Напротив, это осознание пришло просто, как проходит затянувшаяся болезнь, или как, сама по себе, спадает корка с разбитого в кровь локтя. Тем интереснее, что не так давно я чувствовал себя совсем иначе.
1
Когда, подростком, я оказался в Петербурге, я знал, что проживу в этом городе всю свою жизнь. Я знал это с первого дня, когда приехал сюда в позднем мае, времени, когда Петербург в один момент переворачивает всю твою жизнь с ног на голову, в бесконечные дни, которые я проводил бродя по городу без цели до самого рассвета и чувствовал совершенно безграничную свободу.
Я помню как, опьяненный этой свободой, я стал знакомиться и разговаривать с незнакомыми мне людьми. Я помню прохожего, что шел, как и я, по пустой улице вдоль канала, освещенного желтыми ночными фонарями, и я остановил его, только чтобы спросить, где он купил свой велосипед; был час по полуночи ясной июньской ночи.
Я знал, что буду жить в Петербурге и когда я отправился в первые большие путешествия. Я хорошо помню как пришел в красного цвета особняк на улице Шпалерной, что был оставлен американским посольством несколькими годами позже, чтобы получить свою визу. Было что-то странное в том, что в городе есть место, где стоит только пройти через дверь, оставить на хранение вещи, и оказаться там, где американский служащий носит американскую форму, а на стене висит американский флаг. Я представлял как вечером он накидывает на себя пальто и идет за продуктами в Пятерочку, ниже по той же улице.
2
C детства мне свойственно близко изучать разных людей, и, понимая их поведение и мотивы, в конце концов оказываться частью одного с ними круга. Уже в первый год в Петербурге я проводил время в кругу хорошо известных в городе людей, к которым сам не принадлежал, и которые, поначалу, для меня, приехавшего издалека, были причиной многих переживаний; Теперь же я чувствовал себя спокойно в их обществе, хотя так или иначе по отношению к ним оставался существом внешним — положение, которые сохранилось со мной на протяжении всей жизни. Тем не менее я быстро получал необходимые знания и адаптировался к самым разным условиям.
Так проходило время. Несколько лет спустя я был теперь в Сан-Франциско второй раз за год, и проводил время с первыми сотрудниками технологических компаний, ушедшими на пенсию в сорок лет и живущими в особняках в центре города с восхитительными залами и характерным запахом плесени, который невозможно ни с чем перепутать. Тем же вечером я платил за стрижку пять долларов в районе бывшей испанской миссии, где теперь жила теперь мексиканская диаспора, и шел на ночной Greyhound, который добирался до Лос-Анджелеса за десять часов, чистил зубы в туалете на автовокзале в Jewerly district, и шел в первые утренние часы мимо рядом спящих близко друг к другу бездомных жителей города, завернутых в темных цветов спальные мешки, некоторых из которых я знал по имени. У меня появились друзья по всему миру.
Я ходил по улицам нового города в новой стране и запоминал каждое слово и движение, что видел вокруг себя, чтобы через минуту воспроизвести их обратно; Мне часто случалось оказываться в кафе или баре, не зная, как себя вести или как сделать заказ; Охотнее я заходил в людные места, где можно затеряться и наблюдать за людьми. Находясь там я мог уловить те несколько фраз и интонаций, которые позволяли не выдавать в себе человека, незнакомого с местными порядками. Так я начал изучать языки.
В то время мое внимание к другим людям было столь сильно, что я не переставал ставить себя на их место, пытаясь понять механизмы их мышления и те выводы, к которым они приходили; Я мог объяснить любую точку зрения словами человека, ее придерживающегося. Эта способность наблюдать, адаптироваться, и видеть жизнь глазами других людей определила ход моих дальнейших путешествий.
3
Меня стали привлекать страны, похожие на мою — со сложным прошлым и туманным будущим. В этих местах мне удавалось создавать себе подобие дома, и находить людей, похожих на меня. По-настоящему интересные люди это, в любом случае, вещь очень редкая. Те же люди, кого я встречал в этих сложных странах, которые, несмотря на разного рода давление, стремились делать жизнь вокруг себя насколько это возможно лучше, обладали силой, которую я не встречал больше нигде. Эти люди часто преследуемы в своей собственной стране, и в то же время они отвергнуты всем остальным миром. Это ощущение было мне понятно.
Тогда я все еще мечтал жить в Петербурге, и вернуть туда весь тот опыт, что я получил в других местах, возвратив ему, таким образом, то, что получил от него, проведя там самые счастливые дни своей жизни. Это не изменилось даже когда, возвращаясь домой после долгих отсутствий, я наблюдал те изменения, что уже тогда оставляли шрамы на облике города. Я представлял, как это сложное время пройдет. В какой-то момент меня позвали на работу в Хельсинки, и я согласился, объясняя выбор города в том числе и тем, что он расположен близко к Петербургу, куда я продолжал ездить при первой возможности.
Я продолжал ближе знакомиться с разными обществами. Я проводил время в Иране, где я оказался в первый раз по случайности и куда продолжал возвращаться из-за тех удивительных и разных знакомств, которыми мне повезло обзавестись. Персидский был первым языком, который я выучил после английского, и через него я стал неплохо понимать это общество изнутри. Я проводил много времени в Италии, где обрел вторую семью. Спустя время я говорил на языке этих людей, и демонстрировал поведение человека, который много лет жил в этом обществе, и кому знакомы не только общепринятые темы для разговоров, но который в то же время имеет глубокое понимание ценностей и переживаний этого общества.
Я все еще знал Россию лучше, чем какую-либо другую страну, но дистанция эта уже не была столь значительной. Мне вдруг стало сложнее объяснить себе, почему я бы хотел благополучия именно для этой страны, а не для всех тех людей в самых разных местах, что мне повстречались на пути. Я был в Иране и видел людей не менее талантливых чем я, но ограниченных в возможностях лишь только из-за паспорта, с которым они родились. Я посетил центральную Азию, и больше не мог не замечать невозможную жизнь этих людей в Петербурге.
4
В какой-то момент я увидел, что от меня до моих друзей и знакомых в Иране, моих коллег по работе в Финляндии, моей семье в Италии и кругу знакомств в Петербурге, оказалась, по большему счету, одинаковая дистанция. В каждом из этих мест я хорошо понимал общество и знал, как выстраивать в нем свои маршруты; Но ни одно из этих обществ я уже не мог назвать своим, и разделить себя полностью с людьми в каком-либо из этих мест, потому как мои мысли всегда были где-то еще (da un’altra parte, ит.); Мне было странно жить жизнью с точки зрения одной культуры или места. Меня нельзя было описать как русского эмигранта в Хельсинки, я больше себя так не чувствовал, и не видел себя в этой роли.
Я продолжал возвращаться к мысли, высказанной моим товарищем несколькими годами ранее — кто же мне ближе, человек, который родился со мной в одной стране, или же человек, с кем я могу разделить свои ценности?
С переездом в Хельсинки мое собственное положение стало менее шатким. Когда я раньше ездил по миру с визой в российском паспорте, каждый проход границы сопровождался определенным волнением, которое с годами уменьшилось, но не исчезло совсем. Теперь же, когда у меня была карточка резидента, я видел, как отношение ко мне изменилось. Я вдруг оказался по ту сторону коридора, где люди забывают о том, что есть визы и существует необходимость в документах на въезд; Однажды я разговаривал с человеком из одной из европейских стран, который досадовал на то, что его отправили обратно при переходе российской границы: он прилетел в Финляндию и проехал шесть часов на машине прежде чем узнал о том, что для въезда ему необходима российская виза; Я постоянно встречался с такими ситуациями.
В то же время мои друзья из менее удачливых стран имели сложности в получении самых простых документов; Я встречался со знатоками римской истории, которые за свою жизнь не смогли увидеть Рим, и с преподавателями архитектуры, что не видели ни одного из зданий, о которых они проводят свои лекции. Иные из них оставили попытки в получении виз, тогда как шанс отказа мог доходить до восьмидесяти процентов; Я практически забыл о каком бы то ни было влиянии паспорта на мою жизнь, но теперь еще больше видел его в других.
5
Незадолго до начала войны моя финская подруга спросила меня, что я думаю про ее возможность и значение для Финляндии. Я ответил ей, что считаю эту войну невозможной, и сказал среди прочего, что когда одно государство ищет возможности ослабить и подчинить другое, это само по себе определяет для меня на какой стороне я вижу себя. На этом мы попрощались, и я еще долго думал как значение этой в общем-то простой мысли может восприниматься другими людьми.
Когда началаcь война, я был в Хельсинки. Оглушенный, я шел по центру города и видел лишь то, как люди вокруг меня поглощены чтением новостей, которые менялись теперь каждую минуту. Я видел страх в глазах этих людей, и мне самому было страшно.
В тот момент я оказался в ловушке, в которой видел потом множество других людей. Я вдруг не смог увидеть в себе себя, и увидел в себе только человека из этого государства. Я вдруг почувствовал, что все, что происходит, происходит из-за меня, и более того, случается по моей личной вине. В каждом разговоре, на кассе в магазине или в баре, я не видел в себе ничего кроме своего паспорта. Позже я встречался со многими другими людьми, которых поглощали те же мысли.
Я бы надолго остался в этих мыслях если бы не имел возможности в это же время говорить с другими людьми в своих одиноких и сложных странах, которых занимало в этот момент что-то совсем иное, и которые лишь недоуменно смотрели на мои терзания. Для меня с началом войны разрушился весь знакомый мне мир; Для них же существовали другие войны, которые никогда не прекращались, но никогда не получали такого внимания. Слушая истории разделенных семей и преследуемых активистов, я вспомнил, что война идет все время, иногда ближе, иногда дальше он меня, и удивительным образом это помогло мне обрести смысл и вернуться к своей жизни.
6
Все время с тех пор я думал о том, как представляться другим людям и говорить теперь о себе. Простой вопрос о моем происхождении стал в этот момент сложным, его хотелось избежать, и тогда я наоборот решил, что буду твердо смотреть ему в лицо при каждой возможности.
Мне вдруг стало снова интересно почувствовать, и даже усилить влияние этого паспорта на мою жизнь. Я начал больше говорить о себе, о войне и времени, проведенном в России. Я стал без необходимости использовать свой паспорт даже в тех ситуациях, где это было не вполне безопасно. Мне было интересно видеть, как у людей, с которыми я знакомился, ломалось представление о людях, кто обладает этим паспортом. И только спустя время я понял, что я снова его принял — но не в том качестве, в котором он мне был дан по рождению.
Всю жизнь меня удивляет и обескураживает невозможность сострадания людям из сложных стран, к которым теперь в первом ряду принадлежит страна, в которой я родился. Но несмотря на дистанцию, которую теперь уже невозможно преодолеть, я знаю также, что спрятать этот паспорт, забыть про него, мечтать его сменить, означало бы отказать в возможности будущего всем тем людям, которые родились на этой земле и живут так, чтобы приблизить лучшие времена. Ни один паспорт не определяет человека так же, как его не определяет группа крови или размер ноги, но cам человек придает вес и значение паспорту, показывая этим образом, что под разными флагами ходят самые разные люди, и демонстрируя в очередной раз весь абсурд связанных с этим ограничений и правил, тогда как нет такого документа, который мог бы ответить на вопрос кто я, что мне важно и дорого.
